Меня зовут Николай Алексеевич Богомолов. Я родился 16 декабря 1950 года, когда мой отец был студентом первого курса философского факультета МГУ (а до того лейтенантом ВВС, летчиком-истребителем; уволен из армии по болезни), который впоследствии стал известным историком философии, сперва современной «буржуазной», а потом и античной, профессором кафедры истории зарубежной философии философского факультета МГУ. Мать была библиотекарем.
Детство прошло на Смоленской площади, рядом с Арбатом и Плющихой, Собачьей площадкой и Пречистенкой. В 1968 г. окончил московскую школу № 47 в 1-м Неопалимовском переулке и поступил на русское отделение филологического факультета МГУ. С благодарностью вспоминая многих, кто меня учил, все-таки главными своими учителями считаю С.М. Бонди, М.В. Панова и А.П. Чудакова. Дипломная работа моя была посвящена акмеизму, которым я рассчитывал заниматься и далее. Однако нежданно-негаданно я оказался аспирантом неудобозабываемого заведующего кафедрой советской литературы А.И. Метченко. Однако тема кандидатской диссертации «Взаимодействие и борьба идейно-стилевых течений в русской поэзии эпохи гражданской войны» предоставляла много возможностей для интересной работы. Защитил я ее только в 1979 г., почти через 6 лет после окончания факультета: сначала в 1974—1975 гг. служил солдатом в армии (бессмысленно потерянный год!), а потом еще год ждал, когда все позабудут, какие замечания делали на обсуждении работы.
После окончания аспирантуры, в 1978 г., я не был оставлен, как планировалось изначально, на своей кафедре, и пришлось искать работу. И тут мне повезло: я попал на факультет журналистики, на кафедру литературно-художественной критики и публицистики, которой тогда заведовал известнейший критик А.Г. Бочаров, а лекционные курсы читали Г.А. Белая, Е.М. Пульхритудова, В.Г. Воздвиженский. Их, ныне покойных, я всегда вспоминаю с благодарностью. Конечно, кафедра не могла существовать отдельно ото всей системы, но в числе первых учеников этой зловещей школы не была никогда. Можно было чувствовать себя свободно и заниматься тем, что казалось важным и нужным. Никто не мешал сидеть в архивах, а контр-пропагандистская марка позволяла пользоваться спецхранами разных библиотек, читая запретную для подавляющего большинства литературу.
Литература начала ХХ века довольно рано определилась как главное поле моих штудий, но завоевать место в печати было очень непросто. Только с 1987 года, когда уже вполне сказалась перестройка, вдруг это место оказалось вакантным, и оказалось можно печатать неизвестных для широкого читателя авторов (первыми были Гумилев, Ходасевич, Георгий Иванов; потом к ним прибавились Гиппиус, Кузмин – ну и так далее). И писать о них. На рубеже 1980-х и 1990-х годов передо мной вдруг открылись двери, прежде наглухо запертые – «Художественная литература», «Советский писатель», «Книга», практически любые журналы. Впрочем, об этом см. раздел «Библиография».
В 1992 г. я защитил докторскую диссертацию «Проблемы поэзии в русской критике 1910-х – первой половины 1920-х годов» (уже надо объяснять, что объединение до- и пореволюционной литературы выглядело бы пятью годами раньше абсолютной крамолой), потом А. Г. Бочаров передал мне кафедру, которой я с 1994 года и заведую.
Мне приятно, что мои знания оказались нужны не только в России, но и за границей. И если в 1981-1982 гг. в Алжире я преподавал русский язык и литературу более или менее по случайности, то с начала 1990-х годов меня выбирали уже сами университеты. И я был профессором-гостем в Гарварде, Беркли, Принстоне, Хельсинки, Тарту, Сан-Пауло, читал лекции в Италии, Франции, Германии, Австрии, Швеции, Польше.
Мне очень повезло в науке и в преподавании. Но, может быть, еще больше – в семье. Моя жена – известная переводчица с испанского языка и редактор ( «Художественная литература», журнал «Иностранная литература», издательства «Иностранка» и «Corpus»). У нас двое сыновей и трое внуков.
Вот, как говорил Хармс, и все.
